С безразличным видом Джулия продолжила путь. У нее за спиной удалялись его шаги; ничто не выдавало случившегося. Собственно, ничего и не случилась. Ну упала; коллега помог ей подняться. С этой мыслью она дошла до двери на лестничную площадку: ничего не случилось, просто неловкое падение. Оказавшись спиной в телекранам, она судорожно перевела дух и возликовала. Он взял записку! Теперь никуда не денется! Она с запозданием ощутила тепло и мужскую силу его ладони. А эти холодные, беспощадные глаза! Он от нее не отступится! Спускаясь по лестнице, Джулия мурлыкала патриотическую песню, которая только для нее одной знаменовала любовь. А вообще эту песню часто заводили летчики — про безмятежные дни, которые настанут после победы. В ней пелось:
Мне вовек не забыть Каково это — быть Под сводами ночи злой. Когда надежды уж нет, В глазах друзей моих — свет. А бездна затянута мглой. Я нынче от них вдали, Но бури мне принесли Привет. Уж близок рассвет. Флаги зардеются алым По белым Дуврским скалам. Завтра — Чуть-чуть погоди — Будет любовь и веселье, Будет от счастья похмелье. Завтра Мир свободы узришь впереди!
Спустившись до четвертого этажа, она уже распевала с таким азартом, что парень из учеблито комично съежился и зажал уши. Она рассмеялась, но после этого спускалась к себе в лито уже молча. Мысленно она в какой-то степени восхищалась собственным безрассудством. Передать записку не где-нибудь, а в миниправе… не на загородной прогулке, не на многолюдном марше, а прямо в министерском коридоре! И кому: Старому Зануде, который никогда не улыбается, кроме как на двухминутках ненависти, а главное — прослыл заядлым женоненавистником!
При этом записку написала не она, а Вики — вот в чем гениальность всей затеи. Ведь отреагируй он сразу, в момент получения, ему бы ничего не стоило заложить Джулию. А теперь? Почерк ее примелькался. В силу служебной необходимости она, как механик, вечно подавала заявки на оборудование и оставляла записки прямо на капризных станках. Десятка два сотрудников с первого взгляда поняли бы, что это не ее рука. А в случае разбирательства кто поверит Смиту, если там будет только его слово против слова Джулии? Она всеми любима, привлекательна — на допросе легко скомпрометирует десятка два мужчин. А Смит — педант-одиночка, работник одиозного доко; в крайнем случае можно будет даже припомнить, как она застукала его в «Уиксе».
Но хвала Эс-Бэ, опасаться этого не стоило. Смит принял записку безропотно, как агнец. Если повезет, за месяц у них все сложится. Ему определенно опыта не занимать. Кстати, не исключено, что он истинный голдстейнист. Так что летом ей скучать не придется.
К себе в лито Джулия вернулась в приятном возбуждении, проверила, не появились ли на производственном этаже флажки — нет, все чисто, — и хотела подняться на мостик. Однако на лестнице путь ей преградила Эсси.
К своим сорока годам бочкообразная толстуха Эсси превратилась в исполосованную шрамами жертву литмашин и джина. Одна щека была перекошена от наложенных швов, на левой руке осталось только три пальца, рубцами покрылись и ноги, и бока, которые она не стеснялась обнажать во время ежегодных коллективных поездок на море. Выражалась она, воспитанная в семье пролов, донельзя прямолинейно, однако другой столь преданной партийки было днем с огнем не сыскать. Ее жирные отпечатки пальцев вечно красовались на белой трубке телефона бдительности, подключенного к линии минилюба. К счастью, Джулия никогда не конфликтовала с напарницей. С первой недели совместной работы у них само собой повелось, что Эсси, как старший механик, будет снимать сливки с ответственных заказов, а всякая мелочевка достанется Джулии. Не вбило между ними клин даже то, что Эсси гордо несла свой статус замужней женщины и считала алый кушак Молодежного антиполового союза, который носила Джулия, негласным признаком неспособности захомутать мужчину.
Сейчас Эсси воскликнула:
— Ну наконец-то! Мы тут с ног сбились. Товарищ О’Брайен тебя ищет.
Джулия остановилась как вкопанная; радостное волнение комом застряло в горле.
— Товарищ О’Брайен?
— Да-да, вот только что здесь был.
— Который? О’Брайен-внутрипартиец?
— Ого! Мне, знаешь ли, не по чину так его называть! — Эсси хохотнула. — «О’Брайен-внутрипартиец»! Ну да, в принципе, он самый. Хочет тебе поручить какой-то мелкий ремонт у себя в квартире.
— У себя в квартире?
— Ну! Я, честно сказать, сама обалдела. Пробовала свои услуги ему предложить, но его как ветром сдуло. Даже слушать не стал!
Заметив у нее во взгляде искры зависти, Джулия поспешно выговорила:
— Он, наверно, не знал, что ты ремонтом занимаешься.
— Допустим. Но почему он именно тебя спрашивал — вот загадка.
— Ой, да я уверена — он обо мне ни сном ни духом. Наверняка ткнул пальцем в первую попавшуюся фамилию из какого-нибудь списка, вот и все.
Как только у Джулии слетели с языка эти слова, ей сразу захотелось их повторить вместо заклинания.
— А с какой стати именно к нашенским обращаться? У него в квартире, поди, станков нету. Вот, глянь. Адресок тебе оставил.
Джулия машинально взяла у нее из рук бумажный квадратик. Такие использовались различными учреждениями для служебной переписки: один из этих до боли знакомых квадратиков она сама только что всучила Смиту. Джулию слегка передернуло: она подумала, что сейчас прочтет «Я вас люблю». Разумеется, ничего такого в этой записке не было. Там значился адрес в районе проживания членов внутренней партии, что между Вестминстерским комплексом и парком имени Жертв Декабря.
— Жаль, конечно, что он не вызвал меня, — посетовала Эсси. — Мне в данный момент пригодились бы друзья из числа внутрипартийцев. Сами-то они сюда редко заглядывают.
От одного вида этой бумажки у Джулии подгибались ноги, но слова Эсси зафиксировались у нее в уме. Она заговорила с притворной беспечностью:
— Слушай, а что тебе самой мешает отправиться по этому адресу? Товарищу О’Брайену-то какая разница?
— Не положено. Не звали.
— Да там всего лишь какая-то неисправность, а ты в технике лучше меня разбираешься. Непременно езжай. Он ведь не в курсе, а то бы, конечно, тебя вызвал.
С этими словами Джулия спокойно протянула ей листок. Эсси его не взяла, но пальцы у нее дрогнули.
— Вообще-то, он так и сказал: «неисправность», — выдавила Эсси. — К тому же «мелкая» — он дважды повторил.
— Если устранить ее нужно сегодня, я в любом случае не смогу. Все непросто. У меня волонтерское дежурство, а отпрашиваться в последний момент не положено.
Джулия вновь протянула ей записку. Напарницы с облегчением заулыбались: на сей раз Эсси ее взяла. Но при этом сказала:
— Хотелось бы, конечно, знать наперед, что он не рассердится.
— Да с какой стати? Ну механик и механик.
У Эсси во взгляде появилось некоторое сомнение, но, повторно изучив адрес — престижный внутрипартийный адрес, — она позволила себя уговорить.
— Ладно уж, съезжу. Хотя, сдается мне, на этой неделе я и так частенько за тебя работаю.
Этот гамбит прозвучал настолько беспардонно, что Джулия едва удержалась от смеха. Сохраняя серьезный вид, она заверила:
— Да-да, очень признательна. Вот заживет у меня рука — и я по гроб жизни буду выполнять все тяжелые работы, чтобы тебя отблагодарить.
Ночью Джулия видела сон про минилюб… точнее, про то, что творится под вывеской любви.
Кого забирали в минилюб, тот рисковал сгинуть с концами. Бывали, правда, случаи, когда возвращался его двойник: еле волочивший ноги, сломленный, худой как скелет, способный только бормотать что-то нечленораздельное да стонать от боли. Кожный покров у этих несчастных был сплошь покрыт синяками и незаживающими язвами. В самых неожиданных частях тела образовались вздутия; у многих был вмят череп, да так, что тошно смотреть. У одних отсутствовали пальцы, у других сохранились, но с вырванными ногтями. Такие люди нередко захаживали в кафе «Под каштаном», единственное заведение, близкое к шикарному, — в те, естественно, моменты, когда в зале не было этих подопечных минилюба. Если же там появлялся хоть один, за едой он неизбежно приковывал к себе все взгляды. Некоторые из этих особых посетителей не имели возможности пользоваться ножом и вилкой. Чтобы пообедать, им приходилось опускать лицо в тарелку, а джин лакать из миски. В присутствии Джулии один, с трясущейся головой, продвигался к выходу на четвереньках и, роняя слюни, униженно кивал каждому, кто провожал его глазами. Посетители смотрели сквозь него, натужно беседуя о своем: выказывать интерес к увечным было небезопасно, а обращаться к ним с разговорами — и того хуже. Когда эти люди бродили по городу, не скрывая своей тошнотворной ущербности, вокруг них возникала зона отчуждения; так продолжалось неделями, а то и месяцами, после чего они вдруг исчезали.
